ПРИДНЕСТРОВЬЕ

В 1791 году Российской императрице Екатерине II оставалось сидеть на троне чуть больше пяти лет. Стареющая дама, впрочем, не знала предела собственного правления и вовсе не собиралась подводить итоги целой эпохи, которые, по крайней мере, в части внешней политики, императрицу совсем не устраивали. Из трёх главных задач, которые она поставила перед собой, взойдя на трон, была выполнена лишь одна: решён польский вопрос. Речь Посполитая – вечный конкурент России – престала существовать, а земли Польши достались её соседям: Австрии, Пруссии и России. Объединение в границах одной державы почти всех владений, в далёком прошлом входивших в состав русского государства Рюриковичей, не только усилило Россию, но и сделало Екатерину II настоящей и первой правительницей «всея Руси», как говорилось ещё в титуле Ивана III – первого русского самодержца и создателя национального государства.

Увы, этого было мало. Величественный «Греческий проект», подразумевавший воссоздание Византийской империи, союзной России и находящейся под управлением принца из дома Романовых (на эту роль готовили юного Константина Павловича), забуксовал и встал на полпути из-за охлаждения отношений со старым союзником – Австрийским двором, а также явного противодействия усилению России со стороны Великобритании и Пруссии. Не решившись на большую войну, которая назревала, если бы русские пошли «ва-банк», Екатерина, проглотив обиду, отступила, но до конца своих дней помнила про необходимость возвращения креста на Святую Софию и уничтожения Османской империи, завещав эту великую цель своим потомкам.

Наконец, не была закончена самая важная внешнеполитическая задача: путь в Европу, должный привести российскую империю в число избранных – великих мировых держав. Этот путь, начатый ещё Петром Великим в конце XVII столетия, так и не был завершён сто лет спустя. И на этом аспекте внешнеполитических усилий России в XVIII столетии стоит остановиться подробнее.

Правители России, начиная с Петра, не видели для своего государства иного будущего, кроме вхождения в число ведущих европейских держав, которые в условиях тогдашней реальности и были настоящими правителями всего мира. Три «сверхдержавы» того времени – Франция, Великобритания и Австрия – являлись основой политики глобального баланса сил, в рамках которой остальные страны Европы объединялись в военные союзы, не давая ни одному из конкурентов усилиться настолько, чтобы стать единственным гегемоном. Жителям Азии, Африки и Америки оставалось лишь внимать словам, что будут произнесены в одной из европейских столиц: Париже, Лондоне или Вене.

При Петре I Россия вошла в число признанных европейских государств, но ключевой силой пока ещё не стала. Для этого оказалось мало сокрушить Швецию – регионального гегемона – и занять её место в мировой политике. Требовалось ещё полностью «переформатировать» баланс сил, в котором ведущую позицию занимала Франция, вырвавшаяся на место гегемона Европы после победы в Тридцатилетней войне. Тогда протестантские державы северной Европы (при активнейшем участии католической Франции) дружно сражались против старого гегемона – Испании, силы которой были разбиты, а былое могущество обратилось в прах. Ну а после того, как в начале XVIII века в Мадриде утвердилась династия французских Бурбонов, Испания была обречена на то, чтобы следовать курсом, проложенным в Версале, выступая в качестве друга и союзника Франции. С этой задачей испанцы хорошо справлялись, неизменно предоставляя французам свой флот, а порой и армию. В ответ Великобритания поддерживала на Пиренеях Португалию. Португальцев, несмотря на все их колониальные достижения, испанцы считали кем-то вроде своих младших братьев, и долгое время крайне болезненно воспринимали выход Португалии из унии с Испанской империей, случившийся в середине XVII века.

Главными конкурентами Франции являлись на море и в колониях – Великобритания, а на континенте – Австрия. Сделав ещё в XVII столетии уверенную заявку на морское господство, а также прямо связанное с ним построение и расширение заморской колониальной империи, англичане решительно шли к своей цели. Любая попытка ослабить Францию использовалась ими немедленно. Они встревали во всякую войну, если там возникала возможность досадить французам. И это не случайно. Хотя в мире оставалась еще великая колониальная империя Испании, Мадридский двор не вёл активной экспансии и был озабочен лишь удержанием того, что имел, в то время как Франция самым недвусмысленным образом пыталась создать заморские владения и проводила активную колониальную политику. В сочетании с растущим военно-морским флотом, которому Бурбоны уделяли большое внимание, это создавало непосредственную угрозу планам Лондона.

Французы, кстати, не отставали в желании испортить жизнь соседям за Ла-Маншем и поддерживали свергнутую династию Стюартов, имевшую множество сторонников в Великобритании, а также строили постоянные планы высадки десанта, что для англичан, традиционно имевших относительно слабые сухопутные силы, было очень неприятной угрозой.

В свою очередь Австрия – наследница средневековой Священной Римской империи германской нации – выступала естественным противовесом захватническим устремлениям французов в Европе. Начиная с Людовика XIV, все французские короли стремились к «округлению» границ государства, которое должно было достигнуть «естественных» рубежей: на севере по Рейну и Фландрии, на юге – включая в состав Савойю и обеспечив контроль над Швейцарией. Эти задачи виделись Парижу настолько важными, что утвердившееся после Французской революции республиканское правительство, а за ним и Наполеоновская империя, следовали им с неизменным упорством. Но достижение таких масштабных целей вступало в прямой конфликт с интересами Вены: австрийский императорский дом выступал в качестве гаранта независимости всех королевств, герцогств и графств, входивших в Священную Римскую империю, то есть находившихся как раз на острие французских устремлений: в Германии и Северной Италии.

Вот в эту-то тщательно выстроенную и проверенную годами кризисов и войн систему и собиралась вмешаться Россия. Но, к сожалению, даже после неоспоримой победы в Великой Северной войне для неё там не было места. Разумеется, восточную державу, до Петра I пребывавшую в самоизоляции, признали участником европейского концерта, но пока что лишь на вторых ролях, серьёзных задач русским пока не отводили, и за них требовалось очень долго сражаться. Как за столами дипломатических конференций, так и на полях сражений. Чтобы попасть в высшую лигу европейских великих держав, России следовало пройти целый ряд отборочных соревнований.

Одним из самых важных испытаний такого рода стала Семилетняя война. У нас часто не понимают, за что же воевала тогдашняя Россия. Вроде бы никакого смысла влезать в конфликт Пруссии и Австрии у русских не было. Но на самом деле война шла за главную европейскую доктрину того времени – баланс сил, который не должен был быть нарушен, а именно к этому стремился великий король Пруссии Фридрих II, который точно так же, как и русские монархи, желал «взломать» европейскую политическую систему, но делал это в большей спешке и опираясь лишь на военную силу.

Именно тогда выяснилось, что в ближайшее столетие за лидерство в мире будут сражаться пять государств: три старые великие державы и две новые. После этого содержание любой внешнеполитической деятельности в Европе стало возможным свести к афористичным словам Бисмарка, адресованным русскому послу в Берлине: «Вся политика может быть сведена к формуле – постарайся быть среди троих в мире, где правит хрупкий баланс пяти великих держав».

Ключевой вопрос: кто окажется в числе этих трёх величайших. Екатерина II была убеждена, что там должна оказаться Россия. Но даже победы в Семилетней войне сил и ресурсов для этого было недостаточно. Подобные качественные перемены в геополитике возникают лишь по итогам кровопролитных и продолжительных войн, затрагивающих большую часть цивилизованного мира. Но Европа после Тридцатилетней войны не хотела больших войн, а довольно эффективно работающая система баланса держав, не допускавшая появления одной господствующей силы, позволяла решать возникающие вопросы мирным путём, на конгрессах или же с помощью кратковременных, почти символических, военных конфликтов, которые должны были лишь продемонстрировать противнику свою силу и готовность её применить.

Попытка сломать эту систему со стороны Пруссии доказала, что любую страну в подобном случае будут обуздывать коллективно, не считаясь с убытками. Поэтому требовалось лишь понемногу расшатывать баланс сил в Европе изнутри, ожидая удобного случая, который рано или поздно должен был представиться. Но к 1791 году прошло уже двадцать девять лет правления Екатерины II, а желанный случай так и не возникал. Старая европейская система трещала, но держалась, несмотря на все вызовы меняющейся эпохи.

К счастью для России, сломать прочный механизм коллективной безопасности решили французы, которые, как тогдашние мировые гегемоны, были заинтересованы в его поддержании куда больше всех остальных стран. Несмотря на определённые проблемы, дела во Франции шли успешно. Экономика страны развивалась, торговля обещала в самое ближайшее время превзойти английскую, морской флот достиг выдающихся успехов и вполне обоснованно претендовал на то, чтобы потеснить британцев, наконец была одержана убедительнейшая победа над англичанами во время Войны за независимость в США, что породило в Великобритании пессимизм и неуверенность в своих силах.

И в этот самый момент близящегося торжества, когда все в мире были абсолютно уверены, что как минимум следующее столетие – то есть XIX век – будет эпохой торжества Франции, там произошла революция. Как убедительно доказали современные исследования, революционный переворот вовсе не был следствием каких-то принципиальных провалов «старого режима». Напротив, во Франции было куда меньше проблем, чем у большинства её соседей и конкурентов: экономика росла, вместе с ней рос уровень жизни простого народа, правительство двигалось курсом реформ, в том числе политических, что рано или поздно должно было предоставить Третьему сословию должное положение в обществе.

Главной проблемой Франции и истинной причиной революции было то, что там нашёлся достаточно могущественный центр силы, вокруг которого смогла сплотиться вся оппозиция власти – династия герцогов Орлеанских, ближайших родственников короля, во главе с честолюбивым Луи-Филиппом Орлеанским. Луи-Филипп очень хотел видеть на троне не Людовика XVI, а самого себя, отчего не гнушался никакими средствами политической борьбы, от предводительства всем французским масонством, бывшим центром сосредоточения интеллектуальной опоры заговоров против короля, до прямой поддержки революционных сил и методичного расшатывания основ королевской власти. Причём в силу устоявшихся традиций король и его правительство ничего не могли сделать с нелояльным герцогом, стоявшим в иерархии сразу за королевской семьей, потому что прямых поводов обвинить его в измене осторожный Луи-Филипп не давал. К тому же король Людовик XVI был человеком мягким, не склонным к деспотизму и насилию, и надеялся решить все проблемы силой убеждения и на твёрдой основе законности.

В критический момент, когда государству потребовались очень значительные финансы, чтобы закрыть прорехи в бюджете, вызванные победоносной войной с Англией, эта мягкая политика не сработала. Генеральные Штаты, созванные для того, чтобы внести изменения в налоговую систему страны, оказались под контролем радикальных сил, опиравшихся на поддержку части правящей элиты. Это надломило французскую государственность и послужило началом революции.

В рамках нашей темы нет нужды подробно рассказывать о перипетиях революционных событий во Франции. Стоит лишь остановиться на ключевых событиях, повлиявших на то, как новые французские власти своими руками опрокинули европейский концерт и расчистили России путь в тройку великих держав. Итак, всё началось с того, что Людовик XVI, формально оставаясь королём, был не только лишен фактической власти, которая перешла к комитетам парламента, но и оказался под фактическим домашним арестом в парижском дворце Тюильри. Отношение к нему революционеров заставляло сторонников законной власти всерьёз опасаться, что жизнь монарха находится под угрозой.

Это стало причиной монархического заговора с целью спасению Людовика и его семьи, неудачной попыткой бегства, закончившейся «Вареннской ночью», когда по чистой случайности король был пойман и уже пленником доставлен в Париж. Национальное собрание спешно подготовило Конституцию, заставив короля подписать её под угрозой штыков. С 14 сентября 1791 года Франция стала конституционной монархией, а с государственного герба были выброшены средневековые золотые лилии, на место которых пришла «скрижаль закона». Подобные действия были ничем иным, как государственным переворотом, что очень озадачило все страны Европы. Ведь если в первой державе мира к власти не вполне законно приходят революционные силы, которые не скрывают своего желания переустроить по своим планам весь цивилизованный мир – это закономерно вызывает недоумение и обеспокоенность. Представьте, что в современных Соединённых Штатах к власти в результате насилия и политических махинаций приходит новый президент, который открыто заявляет, что заставит всех «жить по-новому», в том числе с помощью вооружённой силы, и получите нечто достаточно похожее на происходившее в 1791 году. Впрочем, сейчас это представить, как раз нетрудно – происходящие в США события тоже вполне могут оказаться началом процесса по смене мирового гегемона.

Сразу после того, как пойманный в Варенне Людовик XVI был арестован парламентом, начались консультации великих держав, касающиеся одного, но очень важного вопроса – «что делать»? Переговоры закончились встречей императора Священной Римской империи Леопольда II с королём Пруссии Фридрихом Вильгельмом II в замке Пильниц, что в Саксонии. 26 августа туда же приехал младший брат Людовика XVI Карл д`Артуа и представители роялистских сил. Французы требовали надавить на революционное правительство, апеллируя к силе европейского концерта держав, тем более что действия революционеров были совершенно незаконными, а цена Конституции, подписание которой вырвали у короля под угрозой применения силы, была совсем невелика. Австрийцы и пруссаки с одной стороны опасались войны, а с другой – не хотели действовать во благо конкурентов-французов, которые, будучи в силе, действовали в Европе с обычной бесцеремонностью гегемона, напоминающей отношение современных США к своим сателлитам.

Однако положение дел требовало решительного ответа на творившиеся во Франции недоразумения, где революционеры, ранее провозглашавшие верховенство закона, решили, что это совсем не касается контрреволюционных элементов, которых надо преследовать решительно и в рамках «революционного правосознания». Так 27 августа была подписана и вскоре опубликована Пильницкая декларация, которую во Франции восприняли как объявление войны. Этот текст, почему-то до сих пор не переведённый на русский язык, заслуживает того, чтобы быть приведённым полностью.

Его Величество Император Священной Римской империи и Его Величество король Пруссии, выслушав пожелания и представления брата короля Франции графа д'Артуа, совместно заявляют, что они рассматривают ситуацию, в которой Его Величество король Франции является персоной, представляющей общий интерес для всех суверенов Европы. Они надеются, что этот интерес не может не быть признан державами, на помощь которых они рассчитывают, и что, следовательно, они не откажутся от того, чтобы, действуя всеми доступными средствами, дать королю Франции возможность укрепить, при должном соблюдении свобод, основы монархического правительства, в равной мере отвечающие правам суверена и благополучию французов. Их Величества полны решимости действовать незамедлительно и по общему согласию, используя силы, необходимые для достижения общей цели. Войскам будут отданы соответствующие приказы.

Как видно, Пильницкая декларация вовсе не была тем, чем её объявили французские революционеры, запугивавшие народ рассказами о движущихся к границам Франции австрийских и прусских войсках. Смысл декларации был совсем иной. Две державы объявляли, что не допустят вопиющего нарушения закона, случившегося во Франции, и настаивают на возвращении власти королю Людовику XVI, при одновременном соблюдении свобод и интересов Третьего сословия. А для того, чтобы продемонстрировать решительность своих слов, два монарха объявляют о приведении своих армий в состояние боевой готовности.

Впрочем, революционерам истинное содержание декларации было совсем не важно – зато они увидели в документе замечательнейший повод для войны, которая, как известно, может разрешить все внутренние противоречия, а их к тому времени накопилось уже очень много.

Но об этом будет наш следующий рассказ.

Михаил Диунов, историк и публицист