ПРИДНЕСТРОВЬЕ

Одно из наиболее глубинных противоречий внешней политики России состоит в том, что её руководство пытается с помощью методов политического реализма (и соответствующего им риторического обрамления в виде ритуальных ссылок на «национальные интересы») решить вопросы, которые уходят своими корнями в гораздо более тонкие и сложные процессы, связанные с идентичностями, взаимными восприятиями и дискурсами. Весьма ярко это противоречие обозначилось в политике России в отношении Молдовы после прихода к власти «Альянса за европейскую интеграцию» и последовавшей за этим необходимостью радикального пересмотра всей стратегии российско-молдавских отношений.

После парламентских выборов, состоявшихся в Молдове в июне этого года, политическая ситуация в этой стране кардинальным образом изменилась. Партия коммунистов во главе с бывшим президентом Владимиром Ворониным, формально одержав на них победу, реально оказалась в парламенте в меньшинстве, поскольку четыре остальные партии сформировали «Альянс на европейскую интеграцию» и получили ключевые позиции в государственных органах, включая должности председателя парламента и премьер-министра. Борьба за пост президента продолжается: пока ни у одной из сторон нет нужного числа голосов для избрания главы государства в парламенте, и если компромисс не будет достигнут, тогда в будущем году должны будут состояться досрочные парламентские выборы. По прогнозам, они могут привести к дальнейшему снижению электоральных позиций Партии коммунистов.

Основная проблема, как представляется, состоит в том, что в рамках «реал-политического» подхода, тем более редуцированного до тривиальных заклинаний о «защите российских интересов», Россия практически не имеет шансов не только на успех своей политики в Молдове, но и на элементарное сохранение своего остаточного влияния на эту страну. Шансы могут появиться, если Россия перейдёт с языка вульгарно понятого реализма на другой язык, связанный с тем, что обычно называется «мягкой силой», то есть привлекательным образом страны и успешности модели её развития. А «мягкая сила» носит не столько материальный характер, сколько существует внутри определённого дискурсивного пространства, которое, увы, ещё только начинает формироваться. Пространство это очень мобильно: угрозы и опасности, которые видит та или другая сторона (например, гипотетическое слияние Молдовы с Румынией), не являются статичными данностями. В процессе взаимоотношений их можно как преувеличивать, так и преуменьшать, особенно на фоне того, что Россия и Молдова ещё просто недостаточно хорошо знают друг друга и учатся взаимному пониманию.

Главная загвоздка молдово-российских отношений сейчас лежит именно в когнитивной плоскости, и состоит она в преодолении ошибок взаимного восприятия и неверных, а подчас и сознательно искажённых, оценок намерений друг друга. За последние годы, когда у власти в Молдове находилась Партия коммунистов, у России были разные, в том числе и сложные страницы в отношениях с этой страной. Сегодня, когда в Кишинёве произошла смена элит, важнейшая задача для РФ – понять как новые перспективы, так и новые риски, которые возникают в нынешний переходный период, который переживает Молдова.

Ключевая проблема для самой Молдовы также касается идентичности. Страна, лежащая в зоне перекрёстного влияния Евросоюза, Румынии и России и исторически находившаяся в зависимости от многих своих более сильных и богатых соседей, не может избежать тесной привязки своих интересов к «играм идентичности». Алармизм коммунистов по поводу якобы готовящегося поглощения Молдовы Румынией – вопрос исключительно социо-культурного порядка. Дискуссии о европейском будущем Молдовы, несмотря на то, что они могут иметь слабые перспективы с практической точки зрения, важны преимущественно как способ самоидентификации молдован, их декларируемой приверженности демократическим ценностям. Непонимание Кремлём того, почему СНГ не выполняет роли магнита для Молдовы, несмотря на общее прошлое двух стран в составе СССР, объясняется недоучётом именно того, что Содружество не предлагает понятной и привлекательной цивилизационной модели и соответствующей стратегии её достижения, на которую можно было бы ориентироваться. Теория «зависимости от предыдущего пути» (path dependency), то есть инерции прошлого, явно уступает в эпистемологическом плане конструктивистскому взгляду на мир как на поле борьбы идентичностей.

Исходя из этого, политическую ситуацию, сложившуюся в Молдове, можно понять только дискурсивно. Так, очень характерно, что смена власти в Кишинёве спровоцировала дебаты о том, приведёт ли она к переформатированию «символического порядка», а более конкретно – к «войне памятников», хорошо известной по опыту некоторых других стран бывшего СССР. Речь идёт обо всём спектре «мест памяти», связанных с Россией и её героями – от А.Пушкина до участников Ясско-Кишиневской операции по освобождению Молдовы от германско-румынских войск. Причём понятно, что эти дискуссии не могут остаться исключительно внутримолдавскими: они так или иначе встраиваются в логику исторической памяти официальной России, согласно которой Румыния в годы второй мировой войны воевала на стороне фашисткой Германии и поэтому продолжает нести свою долю ответственности за содеянное нацистами, включая концлагеря, депортации и пр.

Тот факт, что природа политической динамики в Молдове носит глубоко дискурсивный характер, хорошо иллюстрируется тем, что сами молдоване чаще всего (пере)осмысливают себя через систему параллельных образов: так, премьер Влад Филат сравнивается с Бараком Обамой, местные политологи охотно рассуждают о возможном повторении «косовского» или «грузинского» сценария в отношении Приднестровья, а также проводят параллели между сменой власти в Кишинёве и победой оппозиции в Грузии и Украине. Одновременно оппоненты В.Воронина сравнивают его с Робертом Мугабе и Александром Лукашенко, ну и так далее. Преуспела на этом поприще и Партия коммунистов, которая за восемь лет своего правления сумела навязать Москве выгодный ей взгляд на все другие политические силы, поскольку смогла установить нужные ей цепочки эквивалентности: говорим «коммунисты»– подразумеваем защитников нейтралитета, суверенитета, независимости. Это - типичный пример «присвоения» отдельной партией ключевых понятий, структурирующих общественное сознание в целом. Почему Россия «повелась» на это, сказать трудно, тем более что в окружении бывшего президента В.Воронина были люди, которые заявляли о том, что «Молдавия находится в состоянии войны с Россией. Это не вооружённый конфликт, это геополитическая война» (цитата из интервью бывшего вице-премьера Юрия Рошки).

Сейчас же реальность такова, что в широком спектре политических сил коммунистам не принадлежит монополия на эти «означающие», и у идей независимости, суверенитета и нейтралитета есть другие адепты – например, Демократическая партия, кандидат от которой Мариан Лупу имеет наибольшие шансы занять президентское кресло уже в этом году. Но одновременно происходит и другой процесс: в качестве новых мега-означающих в политическом дискурсе Молдовы закрепилась лексема «европейская интеграция», с которой ассоциирует себя правящий альянс и которую ушедшие в оппозицию коммунисты пытаются «перетянуть» на себя, всячески напоминая, что именно во время их правления Молдова сделала первые шаги к сближению с ЕС.

Удивительно, но факт: Россия ещё только учится смотреть на Молдову своими собственными глазами. В этой ситуации для России чрезвычайно важно переосмыслить свою политическую стратегию в Молдове. Прежняя стратегия, в общем и целом, состояла в прямой либо косвенной поддержке экс-президента В.Воронина и Партии коммунистов, которые рассматривались Россией как наиболее надёжные проводники так называемых «российских интересов». Однако, объективно оценивая итоги восьмилетнего нахождения у власти Партии коммунистов, следует признать, что за эти годы российско-молдавские отношения развивались очень неравномерно. Россия не смогла добиться подписания т.н. «меморандума Козака» по приднестровскому урегулированию, что привело к серьёзному охлаждению двухсторонних отношений. Что касается внутренних аспектов, то фигура В.Воронина оказалась чрезвычайно поляризующей для всей молдавской политики, в результате чего антикоммунистические настроения за последние годы серьёзно расширились, что не могло не сказаться и на восприятии России как страны, которая делала ставку именно на Партию коммунистов.

В этих условиях были сделаны важнейшие шаги по серьёзному обновлению политической элиты Молдовы. «Альянс за европейскую интеграцию» включает в себя целый ряд молодых, амбициозных, грамотных и образованных фигур (Юрий Лянкэ, Андрей Попов, Игорь Корман, Олег Серебрян и др.), которые сформировались на проевропейском фланге молдавской политической сцены. В то же время это – люди, которые сейчас не просто выражают готовность к позитивной «перезагрузке» отношений с Россией, но и ждут соответствующих сигналов, свидетельствующих о готовности официальной Москвы иметь с ними дело и принимать их в расчёт. Одним из таких сигналов должно стать понимание того, что Россия не будет любой ценой поддерживать Партию коммунистов и готова прагматически работать со всем спектром новой элиты. Иными словами, для новой власти было бы чрезвычайно важно понять, что Россия не будет впредь смотреть на Молдову исключительно глазами и с позиции коммунистов.

По некоторым симптомам можно предположить, что такая позиция начинает, пусть и медленно, пробивать себе дорогу в Москве, однако нужно более решительно и максимально быстро двигаться в направлении определения новой «повестки дня» в российско-молдавских отношениях. Для этого важно определить ключевые политические «послания», которые Россия может адресовать Молдове и вокруг которых можно строить профессиональное обсуждение в публичном пространстве, используя СМИ, формат «гражданских дебатов» и т.д. Но для этого необходимо ответить на ключевой вопрос: чего хочет и добивается Россия в Молдове, как её политические представители формулируют российские интересы? Ответ на него можно искать в нескольких направлениях.

Во-первых, Россия позиционирует себя в качестве страны, безусловно уважающей суверенитет Молдовы. Этим Россия хочет заработать себе политические «очки», поскольку для новой элиты, только начинающей «чувствовать» власть, ослабление суверенитета будет означать ослабление их политических позиций. При этом в закамуфлированном виде тезис о суверенитете содержит в себе неприятие сценария (чисто гипотетического) объединения Молдовы и Румынии, и в переводе на реал-политический язык означает указание на «выживание» (survival) как на основополагающий интерес любого государства.

Казалось бы, всё так, однако если немножко отойти от реал-политических догм, то можно увидеть, что выживание (то есть, по сути, сохранение государства в его границах и формах) отнюдь не всегда было главным мерилом интереса, свидетельством чему могут служить случаи как добровольного объединения стран (двух Германия), так и столь же добровольного «развода» (Чехии и Словакии). Помимо политических, есть ещё и социальные процессы: так, факты говорят о том, что только за последние месяцы более 100.000 жителей Молдовы обратились с ходатайством о предоставлении им румынского гражданства, из чего следует, что даже в отсутствии политической воли к «унификации сверху» имеет место процесс, который может быть назван «унификацией снизу», и с этим необходимо считаться.

Удивительно, но мне ни разу не удалось услышать развёрнутого объяснения того, чем конкретно и как гипотетическое объединение Молдовы с Румынией угрожает интересам России. Думается, эту угрозу нельзя просто постулировать, её необходимо «расшифровывать» и детально пояснять, иначе она приобретёт форму фантома. Например, нельзя не видеть, что любые шаги по объединению Молдовы с Румынией сделают ещё более прочным российское присутствие в Приднестровье, что также входит в представление России о своих интересах. Сценарий объединения Румынии с Молдовой считает, например, вполне реальным Алексей Митрофанов, прогнозирующий, что «часть Молдавии вступит в Румынию, а Приднестровье будет независимо».

Во-вторых, Россия заявляет, что её интерес - это нейтральный статус Молдовы. По сути, это означает недопущение вхождения Молдовы в НАТО. Такая позиция непременно требует ответа на вопрос о том, какие инструменты обеспечения безопасности могут быть задействованы и предложены Россией? В этой связи Россия может вовлечь молдавское руководство в дискуссию о новой архитектуре европейской безопасности, особенно в контексте отказа администрации США от размещения элементов ПРО в странах Восточной Европы. Для Молдовы это может косвенно означать сигнал о том, что «правила игры» в сфере безопасности в Восточной и Центральной Европе постепенно меняются, и США и НАТО постепенно снижают уровень своих обязательств перед постсоветскими странами, которым, соответственно, следует избегать крена в сторону исключительно евроатлантических решений и, наоборот, двигаться к более сбалансированным механизмам обеспечения своей безопасности.

В-третьих, Россия заявляет, что в сфере её интересов находится ситуация с русскоязычной общиной Молдовы. Но, во-первых, язык – это не то, что «принадлежит» России и что она обязана единолично защищать от враждебных посягательств (уж если и защищать чистоту русского языка, то, прежде всего, внутри самой России). Язык – это элемент сложной системы социальных коммуникаций, которые существуют в значительной мере сами по себе, вне зависимости от деятельности правительств. Во-вторых, для России было бы контрпродуктивно фокусироваться только на сотрудничестве с так называемыми пророссийскими группами или организациями. Причин этому несколько: а) многие лица и организации, позиционирующие себя в качестве «пророссийских», мотивированы преимущество получением от РФ материальных и финансовых ресурсов; б) как правило, «пророссийские» группы имеют не лучшую репутацию в кругах, близких к пришедшим к власти в Молдове силам; в) для расширения российского влияния чрезвычайно важно не просто поддерживать тех, кто публично заявляет о дружбе с Россией, но и постепенно вовлекать в общую, совместную работу разные группы, делать из них партнёров и этим самым обеспечивать их лояльность в будущем.

В-четвёртых, Россия заявляет, что её интерес состоит в сохранении нынешнего формата переговорного процесса по Приднестровью. Но чего конкретно хочет Москва в отношениях с Тирасполем? Будем ли мы использовать Приднестровье как а) способ политического давления на Кишинёв, б) плацдарм России под боком у ЕС и НАТО, в) проводника интересов России в объединённой Молдове, или г) как потенциально одного из регионов в составе РФ? Увы, ни разу Россия в публичном формате не ставила вопрос о внутреннем состоянии Приднестровья и природе его политического режима, что особенно актуально в свете того, что многие специалисты открыто говорят о политическом кризисе в Тирасполе. Представляем ли мы, сколько финансовых ресурсов потребует от нас каждый из этих сценариев, с учётом уже имеющихся 2 миллиардов долгов Приднестровья перед Газпромом? Чётких ответов на эти вопросы пока, к сожалению, нет.

Пятый элемент – это защита экономических интересов России. Можно предположить, что Россия готова платить за особые отношения со странами СНГ, но в ответ хочет видеть реальную интеграцию, включая защиту прав российских инвесторов и сохранение условий соглашения о транзите российского газа. Наверное, Россия права, постоянно упоминая, что она принимает огромное количество мигрантов из Молдовы, которые отсылают немалые суммы домой. Но почему-то до сих пор не проанализирован опыт эмбарго на продажу молдавских вин в Россию. И ещё один любопытный факт: по уровню инвестиций в Молдову Россия уступает … Нидерландам.

Наконец, в-шестых, Россия не скрывает, что в её интересах – совмещение Молдовой двух векторов интеграции, европейского и в рамках СНГ. Пожалуй, это – самый противоречивый компонент российской стратегии.

Новое молдавское руководство, заявляя о своей лояльности СНГ, отдаёт себе отчёт в том, что в ближайшее время ЕС не имеет ни возможностей, ни желания расширяться на восток. Поэтому европеизация для Молдовы – не столько внешний, сколько внутренний проект, связанный с адаптацией европейских норм внутри своей страны. Кроме того, власти в Кишинёве стремятся привнести в СНГ максимальный объём уже оправдавшего себя опыта ЕС, то есть, по сути, пытаются приблизить Содружество к интеграционной модели объединённой Европы.

Казалось бы, Россия демонстрирует лояльность европейскому выбору. Однако более внимательный взгляд на стиль мышления ряда российских политиков показывает, что с отношением к европейской интеграции в Москве не всё так просто. Сошлюсь в качестве примера на ряд выступлений на «круглом столе», который проводил в Кишинёве российский фонд «Признание» 15 октября. Европа, по словам Алексея Островского, председателя комитета Госдумы по делам СНГ и члена ЛДПР, находится под преобладающим влиянием США, которые нацелены на усиление разделительных линий в Европе, что превращает страны СНГ в арену действия «некоторых высокоразвитых стран». Евроинтеграция, считает г-н Островский, превращается в поглощение, при котором происходит манипулирование и подчинение слабых стран более сильным. По его мнению, ключевой вопрос состоит в том, поддастся ли новое молдавское руководство на посулы «некоторых западных стран» о красивой и беззаботной жизни. Один из таких «посулов»– это программа «Восточное партнёрство», «куда Россия не вошла по известным причинам» (честно сказать, не очень понятно, какие же причины имел в виду либерал-демократический парламентарий, но напомню, что несколько лет назад Россия сама отказалась от участия в Европейской политике соседства). В результате г-н Островский видит мир «цивилизованной иерархией», центром которой является Запад, доводящий другие страны до статуса объектов эксплуатации. В этом мире стираются межцивилизационные различия, и у многих стран (вероятно, включая Молдову) есть перспектива быть поглощённым и утратить свою идентичность.

Андрей Климов, сопредседатель межпарламентской комиссии Россия – ЕС, усилил критику в адрес Евросоюза, назвав его «закрытым клубом», в котором новички критически оценивают свои первые итоги от членства. Например, Кипр в результате введения виз потерял российских туристов и инвестиции, но получил повышение цен. Провал референдумов во Франции и Нидерландах указывает на то, что в ЕС не всё так понятно и перспективно, «да и денег там нет», по словам А.Климова, зато есть зоны экономического неблагополучия. «По программе ТАСИС европейцы летали к нам на чартерных рейсах, останавливались в шикарных гостиницах и, якобы, кому-то оказывали помощь ради красивых заголовков в газетах», - продолжил он, предупредив, что странам Восточной Европы грозит перспектива их провинциализации в составе ЕС.

Алексей Пушков, директор Института актуальных международных проблем Дипломатической академии МИД РФ, сделал другое весьма жёсткое заявление, сводящееся к тому, что у Молдовы нет европейского выбора, если под таковым не иметь в виду географическую или культурную принадлежность к Европе, которая предметом выбора быть не может. Логика здесь такова: ЕС устал от расширения и принимать новых членов не намерен. Тем более что экономический кризис показал, что некоторые страны (особенно Прибалтики) плохо экономически готовы к сложным ситуациям и что ЕС не будет выступать источником скорой финансовой помощи для них. По мнению г-на Пушкова, за ускоренным принятием стран Восточной Европы в ЕС в своё время стояли США, которые были мотивированы расширением «новой», то есть проамериканской Европы. Сейчас же Америка никого лоббировать не будет и раздражать Россию – тоже. Нет и перспектив вхождения новых стран в НАТО, особенно после фактического отказа в этом Украине и Грузии. При этом США, вероятно, будут поддерживать сами симпатии Молдовы к НАТО, но ничего делать ради этого с практической точки зрения не будут. Б.Обама не будет усложнять свою внешнюю политику чрезмерными обязательствами перед странами, у которых есть внутренние конфликты, включая Молдову.

Итог очевиден: прагматизм («синица в руках») – это СНГ, идеология («журавль в небе») – это ЕС и, возможно, НАТО. Такая позиция находит некоторый отклик и среди части молдавских экспертов. К примеру, Богдан Цырдя, директор Социал-демократического института, уверен, что европейская интеграция – это путь к нежелательному объединению с Румынией, к потере Молдовой суверенитета и проигрышу экономической конкуренции с более сильными европейскими компаниями.

Как представляется, ключевая проблема здесь состоит в том, что усиление интеграции в рамках СНГ, к которой активно призывает Москва, должно, по идее, привести к тому же критикуемому Россией наднациональному эффекту, что и в ЕС. По сути, выбор Молдовы - не между интеграцией с Западом или с Востоком, а между глубокой интеграцией, непременно предполагающей выстраивание наднациональных институтов, и псевдоинтеграцией с сохранением всей полноты суверенных полномочий государств, на что нацелена Москва. Разница между интеграцией с ЕС и с постсоветскими странами состоит в том, что в первом случае от Молдовы требуются глубокие внутренние реформы и долгая подготовка, а во втором – просто политическое решение. Разница существенная и, увы, не в пользу СНГ.

Андрей Макарычев