ПРИДНЕСТРОВЬЕ

Самая большая разница между встречей Обамы и Дмитрия Медведева и всеми предыдущими саммитами с тех пор, как Маргарет Тэтчер заявила в 1985 году Рональду Рейгану, что с Михаилом Горбачевым «можно работать», состоит в том, что Белый дом дал четкий (хотя и негласный) сигнал о том, что эти отношения будут не личными, а профессиональными. Способность Рейгана, а затем и Джорджа Буша-старшего работать с Горбачевым, Билла Клинтона – с Борисом Ельциным, а Джорджа Буша-младшего – с Путиным привели к неспособности развить крепкие отношения между Соединенными Штатами и Россией. Если «перезагрузка» отношений с Россией, предпринятая Обамой, станет успешной, это произойдет потому, что отношения перестанут быть личными, а станут институционными, основанными на договорах, членстве в международных организациях и сотрудничестве в рамках глобальных инициатив.

Далеко не очевидно, что эта институционализация окажется успешной. И, вновь, эта задача окажется гораздо сложнее и важнее для Европы. Переход к институционным отношениям между Россией и Европейским Союзом требует дополнительной институционализации самого ЕС. Поразительно согласованная реакция Европейской комиссии на последний раунд российско-украинской газовой войны показала плоды, которые может принести институционализация – «Газпром» заставили сесть за стол переговоров, которого он, в противном случае, избежал, и пойти на важные уступки. Кроме того ЕС удалось добиться значительного прогресса в области проекта трубопровода «Набукко», который должен протянуться из Турции в Австрию. Однако все эти усилия еще могут оказаться не оправдавшим ожиданий провалом.

Перевод отношений в институционные рамки лишит Кремль возможности спекулировать на неопределенностях личных отношений и может, со временем, привести к более содержательному диалогу. Но, как уже обсуждалось выше, сегодня Москва плохо подготовлена к содержательному диалогу по долгосрочным вопросам. Учитывая впечатляющие изменения, произошедшие в России за последние двадцать лет, эта неспособность, в некоторой степени, простительна. Неспособность Запада разработать стратегию во многом более проблематична. Несмотря на довольно безучастные и своекорыстные предложения Кремля о переменах, когда он говорит о банкротстве мирового порядка после холодной войны и необходимости новых стратегических структур, управляющих всем от безопасности до торговли, во многом он прав. За двадцать лет, последовавшие за 1989 годом, на европейском континенте было пролито больше крови, чем за 40 лет, прошедшие до падения Берлинской стены. А эпоха нестесненной интеграции привела к такому катастрофическому дисбалансу, что мир находится на краю экономического коллапса. Делать вид, что никаких значительных изменений не требуется, как минимум, бесполезно.

Поскольку глобальный экономический кризис и критические ситуации с безопасностью по всему миру – идет ли речь о восточных окраинах Европы, Ближнем Востоке или Южной Азии – требуют нового стратегического подхода, на Соединенные Штаты и Европу возложена задача встать во главе этого процесса. Это утверждение, в частности, верно, потому что лишь Соединенные Штаты и Европа обладают силой и властью, необходимой для проведения фундаментальных преобразований, идет ли речь об экономических или военных изменениях. Кроме того, именно на Западе живут лучшие независимые аналитики и существуют политические системы, активно и систематически привлекающие этих талантливых аналитиков к разработке стратегии.

Если бы правительства стран Запада объявили о своей готовности к переменам и запустили процесс анализа и пересмотра, которые подведут фундамент под эти изменения, можно было бы многого добиться, открыв дверь открытой для России. На сегодняшний день Кремль просигнализировал об отсутствии интереса к участию в самых насущных обсуждениях глобальной стратегии.

Но западные правительства (и гражданское общество) не должны подвергать эти сигналы чрезмерной интерпретации. Независимые аналитики России со всех концов политического спектра страны должны получить приглашение присоединиться к этим обсуждениям. В отсутствие официальных стратегов подобный шаг придаст силы российскому гражданскому обществу и узаконит его в роли проводника идей и взаимодействия с глобальной повесткой дня.

Со временем Россия, наверняка, вернется к обсуждению глобальной стратегии, хотя бы потому, что цена пребывания в стороне станет слишком велика. Пока это не произойдет, Россия будет наедине с собой, готовясь к участию и впитывая послания и инициативы, встречающиеся на ее пути. По мере того как российские стратеги начинают осознавать ограничения своей компетентности и растущую цену ошибок, некоторая открытость внешнему анализу и мнениям появится – и, на самом деле, уже появляется – независимо от любого процесса более широкой политической открытости или демократизации.

В этом контексте критически важным будет поведение западных правительств. Если усадить русских за стол переговоров и устраивать в России различные обсуждения стратегии – даже если Кремль будет медлить – это придаст сил лучшим аналитикам России. Но если Запад закроет дверь перед носом на данной момент не готовой сотрудничать России, это лишь отсрочит собственное раскрытие России. Что еще хуже, если Запад попытается эксплуатировать отсутствие России в этих обсуждениях с целью получения своего собственного конкурентного преимущества, будущая демократическая Россия будет справедливо считать, что с ней дурно обошлись, и российские националисты и изоляционисты вновь одержат победу. Со временем придется принимать интересы России во внимание, и нет никаких причин, почему для этого стоит ждать, пока Кремль научится четко и конструктивно озвучивать эти интересы. На самом деле лучший способ помочь России научиться – это не ждать вовсе.

Дмитрий Тренин