ПРИДНЕСТРОВЬЕ

Прошло почти тридцать лет с момента распада СССР. До сих пор многие удивляются тому, что почти никто не вступился за Союз. Тогдашнюю индифферентность политического класса России обычно объясняют тем, что он был занят освоением советских ресурсов, однако дело не только в этом – и в первую очередь не в этом. А в доминировании точки зрения, что все происходящее несерьезно, надо отпустить прибалтов, а остальные поживут самостоятельно и вернутся. По многим причинам – технологические цепочки, исторические связи, культурное пространство, незаинтересованность в них кого-либо из крупных игроков (тем более, что Буш-старший еще в последние месяцы существования СССР дистанцировался от украинского национального движения, а Бейкер в первые постсоветские месяцы прежде всего интересовался вопросами контроля над ядерным оружием). Разумеется, вернутся на новых основаниях – но вернутся.

В последующие два с лишним десятилетия было вложено немало сил и средств в такое возвращение – постепенное, поэтапное. От газового рычага до поддержки русского языка и шире – «Русского мира». Постепенно появилась и технология возвращения – от Таможенного союза к Евразийскому, официально конструируемому с учетом модели Евросоюза, но в реальности с политическим доминированием России. В то же время Запад, начиная с времен Клинтона, исходил из модели свободной конкуренции, не предусматривавшей признания за Россией особых интересов, сфер влияния и др. После интеграции в НАТО и ЕС стран Балтии конкуренция на территории СНГ существенно обострилась. Россия начала обозначать «красные линии», переход которых для нее неприемлем. При этом «красные линии» сдвигались – в 2008 году речь шла о реальной возможности вступления любой бывшей или действующей страны СНГ в НАТО, в 2014-м – о приходе к власти в Украине правительства, состоявшего только из сторонников такого вступления.

В 2014 году украинский Майдан сорвал интеграцию Украины в Таможенный союз. Но даже после присоединения Крыма и военных действий на востоке Украины в Москве многие полагали, что Украину можно вернуть, так как она Руина, «страна 404», failed state и т.д. И стоит немного подождать – и по мере сил поспособствовать этому – как-либо в Киеве случится новый, на этот раз, «пророссийский» Майдан, либо Украина распадется на несколько частей. Самые большие оптимисты даже мечтали о том, что Запад сам попросит Россию выполнять стабилизирующую функцию в надоевшей ему Украине. Прошло семь лет – и ничего даже близко напоминающего данные сценарии не произошло.

Зато произошло нечто иное. Никто из участников Евразийского союза не стремится к реальной политической интеграции. Более того, стало видно, что белорусское общество все более отдаляется от России. В Казахстане этот же процесс происходит на элитном и образовательном уровнях – и в Москве на это реагируют все более нервно. Из этого же ряда – неприятие пришедшего к власти после революции Пашиняна, наглядно проявившееся в прошлом году в российском информационном пространстве (на фоне куда более спокойного отношения к нему на официальном уровне). А новый киргизский лидер вообще поставил Москву перед фактом не только своего прихода к власти, но и затем перехода к президентской республике.

Прошлогодняя армяно-азербайджанская война за Карабах показала, что в замороженном, но не урегулированном конфликте проигравшая сторона может взять реванш в случае изменения политической ситуации. Причем игра идет в долгую и может быть рассчитана на десятилетия – то, что начал готовить старший Алиев, перевел в активную фазу Алиев-младший.

Российский политический класс в его нынешнем виде сформировался в 1990-е годы – в нулевые лишь произошло его переформатирование: увеличение роли силовиков, снижение – большей части бизнеса – и изменилось публичное позиционирование («реформаторы и западники» превратились в «консерваторов и патриотов», причем во многих случаях речь идет о персональных трансформациях, основанных на высокой способности к адаптации). Однако личностное самоутверждение, успешные карьерные траектории сочетаются у его значительной части с «синдромом недоигранной игры» в вопросе интеграции. С тем, что сверхзадача, которая реализовывалась в течение десятилетий, не выполнена. И что именно при нем произойдет демонтаж империи, собиравшейся предками с XVII века (Переяславской рады) – это усиливает фрустрацию.

Более того, для новых поколений россиян тема имперской реконкисты (в любом формате) весьма непривлекательна. Если старшие поколения не только более обращены в историю, но и тоскуют по стране детства, юности и молодости, то более молодые не только все больше встраиваются в глобальный мир, но и считают нормальными существующие границы России. Они не пользовались в школе атласами, в которых территория нынешнего так называемого «постсоветского пространства» была еще закрашена в красный цвет. Да и тема Великой Отечественной войны и ее итогов (роли СССР как сверхдержавы) воспринимается ими все более отстранено. Они всерьез относятся к тому, что раз Украина и Беларусь – это независимые государства – значит, так оно и должно быть.

В Украине национальная идея довольно эклектично сочетается с европейской – как это было в целом ряде стран нынешнего Евросоюза. Сейчас для лидеров Евросоюза это скорее головная боль, персонифицированная в Качиньском и Орбане – когда европейские ценности вытесняются национальными. Но для «стран-кандидатов» такое противопоставление пока менее актуально. Кроме того, в Украине период независимости сопровождался постоянно усиливавшимся «отталкиванием» от России (начиная с появления гетмана Мазепы на купюре в 10 гривен), которое только усилилось в 2014 году. В Украине более молодые поколения не только хотят в Европу, но и воспринимают Россию как препятствие на этом пути.

В России же привычный с советского времени русский национализм не только несовместим с универсалистской империей (в связи с чем отвергается большей частью политического класса, обоснованно опасающегося дезинтеграции страны), но и апеллирует к ценностям домодерна (деревенскому укладу, противопоставляемому городской жизни), непривлекательным для российской молодежи. Модернистские же версии национализма не вышли за пределы интеллектуальных штудий. Так что если имперская идея выдыхается, то национальная не сложилась.

Со всеми этими факторами связано желание российской власти именно сейчас предотвратить сценарий, при котором Россия хотя бы в долгосрочной перспективе не только утрачивает всякое влияние на украинские внутриполитические процессы (его и сейчас уже почти нет), но и теряет контроль над Донбассом без всяких компенсаций в виде федерализации Украины, внеблокового статуса и т.д. И надавить на Запад, чтобы он заставил Украину пойти на значимые уступки, взять на себя обязательства, которые она брать не хочет, исходя из принципа суверенитета. С этим связана и максимальная раскрутка «военной» темы в публичном пространстве.

В то же время США при Байдене не только проявляют куда большую заинтересованность в украинской тематике, чем при Трампе, но и склонны игнорировать Россию, исходя из того, что она завышает ставки и выглядит более воинственной, чем она есть на самом деле. Отсутствие взаимопонимания и хотя бы минимального доверия повышают риски выхода ситуации из-под контроля – когда в реальности никто не хочет столкновения, но как-то само получается.

Алексей Макаркин, политолог